Пространственно-временная организация стихотворения О.Э. Мандельштама «Сёстры – тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы»

В поэзии Мандельштама движение - это глобальный закон, по которому существует мир, норма, а статика - отклонение от нормы. В начале XX века широкое распространение в поэзии русского символизма получило «вечное возвращение». Проводником этой идеи была философия Ф. Ницше. «Вечное возвращение» - это круговое время, обрекающее всё сущее на повторение.

Познание Времени находит выражение во временной композиции стихотворений Мандельштама. Л.Г. Панова в книге «Мир», «Пространство», «Время» в поэзии О.Э. Мандельштама» (2003) выделяет 3 основных линии во временном оформлении стихотворений:

вневременная: её доминанта - действительность вне времени;

упрощённая событийная и усложнённая повествовательная: её доминанта - события, сюжет; повествовательное начало, с хронологией, локализованностью во времени; личное «я» и его переживания, его восприятие; мир, пропущенный через «я».

Первая линия вневременная (описательная) - магистральная постоянная и неменяющаяся на протяжении всего творчества Мандельштама. В стихотворении «Сёстры – тяжесть и нежность…» описательность соединяется с «вечным возвращением», а композиция стихотворения строится по схеме: описательность+обобщение. Смысловая глубина и насыщенность творений О.Э. Мандельштама вызывает интерес к его неповторимому способу проникновения в сердцевину вселенской загадки – загадки Времени и Пространства.

Сёстры – тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы.

Медуницы и осы тяжёлую розу сосут.

Человек умирает. Песок остывает согретый,

И вчерашнее солнце на чёрных носилках несут.

Ах, тяжёлые соты и нежные сети,

Легче камень поднять, чем имя твоё повторить!

У меня остаётся одна забота на свете:

Золотая забота, как времени бремя избыть.

Словно тёмную воду, я пью помутившийся воздух.

Время вспахано плугом, и роза землёю была.

В медленном водовороте тяжёлые, нежные розы,

Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела.

Чтобы постичь непреходящий смысл этого произведения, попытаемся проанализировать его пространственно-временную организацию.

1. Концепция времени – «Медленный водоворот»

В первой строке:

Сёстры – тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы. –

абстракции «тяжесть» и «нежность» одушевляются – «сёстры». Тем самым утверждается соприродность двух свойств мироздания. Эти образы то сближаются до равнозначности, то становятся противоположными. Приметы «тяжести» и «нежности» раскрываются на протяжении всего стихотворения, где движение от «тяжести» к «нежности» и от «нежности» к «тяжести» связано с идеей круговорота.

Во второй строке:

Медуницы и осы тяжёлую розу сосут. –

впервые появляется образ розы. Здесь она в ряду «тяжести». Отяжелена будущей смертью, т.к. её опустошают «медуницы и осы». В образной системе поэта они связываются и с поэзией: ряд «нежности»: осы по звуковой ассоциации связаны с именем поэта, Осей, Осипом, а пчёлы не случайно названы «медуницами», собирающими «мёд поэзии», и со смертью – ряд «тяжести»: вспомним «пчёлы Персефоны», властительницы подземного царства (Возьми на радость из моих ладоней / Немного солнца и немного меда, / как нам велели пчелы Персефоны…" - написал когда-то Осип Мандельштам. Эти на первый взгляд загадочные строки легко расшифровать, если мы вспомним историю одного из самых древних символов человечества - символа меда. Ближе всего к нему поэтическое искусство, и недаром уста Гомера, Пиндара и Сафо окрестили медовыми. Сладостная гармония, которой причащаются поэты, нисходит, конечно же, с неба, поэтому мед - это напиток богов-олимпийцев, чудесный нектар жизни и вдохновения. Поэтому нет ничего удивительного в том, что греческие боги нарекались пчелами: достаточно вспомнить Деметру, богиню земли и плодородия. Ее называли "Чистой Матерью-Пчелой". Жрицы Деметры тоже носили имя пчел. Кстати, именно эта богиня и произвела на свет будущую супругу бога подземного царства Аида - Персефону, так что теперь темные строчки Мандельштама про "пчел Персефоны" и про "радость", которая сопутствует подарку, оказываются вполне прозрачными. Как мед!*) Именно поэтому можно заметить ряд метаморфоз: от умирающей жизни – через поэзию – к её воскресению. «Медуницы и осы» являются посредниками между смертью и жизнью, обеспечивая движение смысла от «розы» к «сотам».

В следующих двух строках:

Человек умирает. Песок остывает согретый,

И вчерашнее солнце на чёрных носилках несут. –

развивается тема умирания и проявляются приметы «тяжести». Перед нами – движение образов-событий ряда «тяжести»-смерти, следующих друг за другом в определённой последовательности: опустошаемая «роза» - жизнь – «человек», ещё живой, но умирающий – остывающий «песок» - «солнце», воплощение жизни, ставшее мёртвым (смерть «тяжела», ибо мёртвое «вчерашнее» солнце на «чёрных носилках несут») - заключительная фаза смерти. Образы «розы» – «человека» - «солнца» обладают внутренним единством – это цепь метаморфоз лирического героя стихотворения. Переход от опустошённой розы к отяжелевшим сотам естественен и понятен. Опять возникает круговорот: жизненные силы розы не оказываются в небытии. Мёртвый человек, возможно поэт, отожествляется с мёртвой розой: он исчезает, но его творчество ещё долго живёт после него, его «мёд поэзии»… Начало второй строфы возвращает нас к тождеству «тяжести» и «нежности» через сопоставление – противопоставление «сот» и «сетей»: Ах, тяжёлые соты и нежные сети, -

«Нежные сети»? Возможно, здесь появляется намёк на главную силу мироздания – любовь. «Сети» взяты не только из-за созвучия со словом «соты». Сети жизни, сети любви. Нет ли здесь семантического перехлёста со словом «узы»? Но нельзя забывать, что сети коварны: они ждут свою жертву. Появляется новый смысловой оттенок: автор показывает нам все стороны любви: нежность и тяжесть, возвышенность и приземлённость, эгоизм и жертвенность. Сети «нежные», т.е. они и тонкие, и слабые, и исполненные любви. Что есть «соты»? – не наполненные ли мёдом поэзии «сети»? И что есть «сети»? – не опустошённые ли это «соты»? «Медуницы и осы», высосав «тяжёлую розу», превратили живую жизнь в «мёд поэзии» - «тяжёлые соты», но возможно ведь и обратное превращение: вспомним – из «мёртвых пчёл, мёд превративших в солнце». Поэзия не дают бытию распасться, в ней солнце гаснет, наполняя «соты», и восходит вновь, ускользая сквозь «сети», потому что в мире Мандельштама «тяжесть сот» равна «нежности сетей», т.к. слово соприродно «сотам», застывшим сгустками жизни:

Легче камень поднять, чем имя твоё повторить! –

Здесь наблюдается парадокс: имя тяжелее камня. Т.е. имя включено в ряд «тяжести». Но это, на мой взгляд, только подчёркивает трепетное отношение лирического героя к загадочно-тяжёлому имени. Здесь любовь связана с горечью, страданием. Образ «камня» очень важен для Мандельштама. Его первая поэтическая книга называлась «Камень». Камень – центральный образ книги, символизирующий прочность мироздания. Вполне возможно, что такое восприятие камня было перенесено и в это стихотворение. Это ещё больше усиливает ощущение «тяжести» имени, тяжести любви. А «нежные сети», напротив, подчёркивают их зыбкость и нежность. Когда тяжёлый по природе своей камень «меняется» свойствами с именем, начинается движение в сторону воскресения – нежности. Камень легче имени, т.к. он лишь формальный символ небытия, для подлинного воскресения нужно оживить слово – вернуть имя из царства смерти. Это и есть «забота», которая так тяжела, что заполнила собою всё:

У меня остаётся одна забота на свете:

Золотая забота, как времени бремя избыть, -

После всех перерождений, страданий, испытаний тяжесть не уходит: бремя времени легло на плечи опустошённого человека. И весь смысл его существования сводится к одному: избавиться от времени, «избыть» его (избыть – устар., избавиться), уйти от прошлого и будущего, от воспоминаний и предсказаний, от суеты настоящего. Появляется ощущение пустоты, тяжёлой пустоты. Но опять же: «золотая забота». Словно лирический герой примирился со своим бременем. Он даже находит утешение в своей заботе, не гнетёт его больше бессмысленность мироздания. Он спокойно движется к Концу. Но с другой стороны, уйдя от сетей Времени, наполнив соты, он уходит в Вечность. Недаром поэтическое кредо Мандельштама: «Живое слово не обозначает предмет, а свободно выбирает». Его слово теряет своё первозданное значение и, тут же обретая его снова, становится всеобъемлющим и сжимается до себя самого. Мандельштамовское слово похоже на два поставленных друг к другу зеркала: в этой зазеркальной бесконечности живут загадочные тени Смысла.

«Золотая забота» облегчена: в золоте её играют солнечные блики. Образ «тяжёлого» времени, чьё бремя нужно «избыть», дополняет ряд «тяжести» - смерти: роза – человек – солнце – соты – имя – время; и в начале третьей строфы вновь возникает единство «тяжёлого» и «нежного»:

Словно тёмную воду, я пью помутившийся воздух. -

тождество здесь проглядывает и в других связующих словах-кирпичиках: воздух словно вода, воздух как вода. Превратившийся в воду воздух так плотен, что помутился, его прозрачность напитана тьмой, он завершает ряд «тяжести-смерти» и предшествует воскресению. И задача лирического героя – повернуть колесо времени после стадии смерти. Подобно «медуницам и осам», он вбирает в себя отяжелённый воздух, тем самым «вспахивая», преодолевая время, «избывая» его:

Время вспахано плугом, и роза землёю была. -

время тяжело и материально, подобно земле, но «плуг» поэзии взрывает время так, что глубинные слои времени, его чернозём, оказывается сверху. Роза, освобождённая от «тяжести» земли, вновь включается в бытие:

В медленном водовороте тяжёлые, нежные розы,

Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела. -

образ «розы» движется от «тяжести» жизни к умиранию и смерти – через поэзию к «избыванию» смерти и воскресению жизни. «Медленный водоворот» образов-событий – это течение времени по кругу от первого тождества – «тяжести» и «нежности» ко второму «сот и сетей», от третьего «воды и воздуха» к четвёртому – вновь «тяжести и нежности: «тяжёлые, нежные розы». Таким образом, «тяжесть и нежность» - смысловое ядро стихотворения: исходящие от него нити смыслов движутся в разных направлениях, чтобы вновь воссоединиться в конце, образуя кружево мандельштамовского текста.

2. Концепция пространства – «Двойные венки»

Симметрия – один из универсальных законов поэтики Мандельштама. Симметрично и строение его стихотворения «Сёстры – тяжесть и нежность…», все детали которого строго уравновешены. Мандельштам выстраивает целую систему соответствий: «сотам» соответствуют «сети», «камню» - «имя», «воде» - «воздух». В каждой из этих пар выстраивается главное тождество – «тяжести» и «нежности». Мандельштамовские «сёстры» рассыпаются на разнородные и несопоставимые образы вне его художественной системы. Но мандельштамовское «и» - такая ось симметрии, превращающая несопоставимые материи в безукоризненно симметричную систему, прочно сплетающая в космосе Мандельштама «тяжесть» и «нежность» в неразрывную пару с изменчивым смыслом. Вот такое же «и» вскрывает ещё одно тождество:

Человек умирает. Песок остывает согретый,

И вчерашнее солнце на чёрных носилках несут. –

здесь Мандельштам ставит знак равенства между Человеком и Солнцем – песчинкой мироздания и его центром. В этом «и» сосредоточена нерасчленимость, «сестринство двух сущностей»: не просто Человек и солнце, а Человек-солнце. Они едины, потому после смерти человека остывает песок подобно тому, как остывал бы он после гибели солнца. Могильный камень и высеченное на нём имя:

Легче камень поднять, чем имя твоё повторить! -

так же нерасторжимы, как человек и солнце. Собственно говоря, в этот надгробный памятник и уходит человек-солнце: бег времени превращает человека в память о нём, в имя; а солнце – остывшее, вчерашнее, холодное – становится камнем. Колесо времени повернулось, и человек-имя полностью растворился во времени, а солнце-камень рассыпается в земле. «Вспаханное плугом» время само по себе кажется землёй, а когда за знакомым «и» следует: «роза землёю была» - рождается новое тождество: время-земля, и шире: время-пространство.

И появляется образ розы, которым начиналось стихотворение. Опять симметрия: роза уравнивается розой же! Её, полную жизни, сосут «медуницы и осы», и она со временем, утрачивая жизненные соки, переходит в образной системе Мандельштама в умирающего человека-солнце; затем происходит превращение в прозрачно-мёртвое имя-камень, которое, в свою очередь, бесследно исчезает во времени-земле, чтобы из-под тяжёлых её пластов снова прорасти тяжёло-нежным цветком жизни. «И роза землёю была…» - возвращает нас к началу стихотворения, круг замыкается, чтобы начаться снова… Венки роз (венок – круг) – символ непрерывности жизни. А «двойные» они потому, что жизнь сплетена из двух «сестринских» материй: «тяжести» (солнце – камень-земля) и «нежности» (человек-имя-время). «Двойные венки» роз – венец симметричного здания, и все линии стихотворения сходятся именно в этой вершинной точке. Так причудливое движение времени и пространства, имеющих общее начало-тождество «тяжести» и «нежности», и приходящих к общему итогу – образу воскресшей розы, создаёт рисунок стихотворения, выявляет его смысловые глубины, его несводимость к моно-смыслу.

3.Звуковая гармония

Симметрия тождеств удивительным образом отражается не только в семантике образов-событий, но и в фонетической организации стихотворения. Дело в том, что Мандельштам, используя звуковые повторы, заставляет соположенные предметы родственно звучать. Так, в тождестве «воду» - «воздух» все звуки первого слова повторяется во втором, благодаря чему «воздух» действительно кажется похожим по звучанию на «воду». Утончённо в звуковом отношении произносится пара «камень»-«имя»: [кам’ьн’] – [им’ъ], где «имя» кажется прочитанной в обратном порядке частью слова «камень».

Сравним звучание поставленных в один ряд «сот» и «сетей»: твёрдые [с], [т] в соседстве с гласными непереднего ряда звучат гораздо тяжелее («тяжёлые соты»), чем парные им [c’] и [т’] перед гласными переднего ряда. А в тождестве «тяжесть» - «нежность» звук [ж] становится стержнем, вокруг которого симметрично располагаются [т’]. Звуки одного члена тождества вливаются в другой так же органично, что слова, кажется, утрачивая чёткие звуковые границы, переливаются друг в друга. И при первом прочтении завораживает звуковая огранка стиха, и в ней также находит своё отражение мандельштамовская симметрия. Уравновешенность двух материй, их взаимопроницаемость, единоприродность противоположных качеств – такова симметрия, по законам которой построен художественный мир стихотворения.

Вселенский кругооборот

Идея кругооборота – символа мифологического времени, на наш взгляд, была почерпнута Мандельштамом из античности (вспомним многочисленные античные реминисценции в его лирике), поэтому без учёта уходящего вглубь веков пласта мифологической образности анализ стихотворения будет неполным. Мифологическая концепция времени связана с культом умирающего и воскресающего бога растительности. Судьба одного из популярнейших богов античности – Адониса – воплощает в себе идею вселенского кругооборота, вечного обновления природы. Ряд событий, связанных с культом Адониса, разительно напоминает ряд образов-событий мандельштамовского стихотворения.

«Поздней весной и ранней осенью женщины выставляли небольшие горшки с быстро распускающейся и так же быстро увядающей зеленью, так называемые «садики Адониса» - символы мимолётности жизни («тяжёлая роза»). В Александрии пышно праздновали священный брак Афродиты и юного Адониса, а на следующий день с причитаниями и плачем статую Адониса («человек умирает») несли к морю («вчерашнее солнце на чёрных носилках несут») и погружали в воду («тёмная вода»), символизируя возвращение его в царство смерти»*. «Тяжёлые соты» - образ, тесно связанный с «медуницами» и «осами», с Персефоной и царством Смерти.Рождённый из миррового дерева, Адонис проходит через цепь метаморфоз, чтобы после гибели из его крови расцвели розы (воскресшая роза, что «землёю была»). Образ Адониса столь тесно связан с идеей вечного кругооборота, что слова «легче камень поднять, чем имя твоё повторить» - относятся именно к нему – центральному образу стихотворения – Адонису – розе.Адонис часть года проводит с воспитавшей его Персефоной, а часть – с возлюбленной Афродитой. «Сёстры – тяжесть и нежность» - это богиня смерти Персефона и богиня любви Афродита, которых прочно соединил Адонис, принадлежа одновременно жизни и смерти, подобно тому, как роза совмещает в себе тяжесть и нежность.Итак, хронотоп стихотворения – это «медленный водоворот» всего сущего. Жизнь и смерть, «тяжесть и нежность» тесно вплетены в «двойные венки» вселенского кругооборота, а поэзия, впитывая жизнь и превращая «тяжесть» смерти в «нежность» вращает колесо Времени.

“Поэзия, по Мандельштаму, — пространство даже не трёхмерное, а четырёхмерное”, — писал о Мандельштаме С.Аверинцев. По-моему, этим “четвёртым измерением” можно смело назвать время. Кант утверждал, что время и пространство — категории мышления человека. Мандельштам же не мыслит ими, но видит их; он вышел за те пределы, где нет сомнения в их власти, он ощущает их не как основы мироздания, а как рядовые его части: недаром время названо “царственным подпаском”, “глиняным телом”, “зверем”, а пространство — “колтуном”.Такое понимание времени приходит к Мандельштаму не сразу: слово “время” впервые появляется в его поэтическом словаре лишь в 1915 году (в стихотворении «С весёлым ржанием пасутся табуны...»). Однако представление о времени входит в мандельштамовские стихи с самых первых строк «Камня»: со “звука осторожного и глухого”, раздавшегося в первом же стихотворении, будто бы начинается отсчёт времени в поэзии Мандельштама. Поначалу оно привязано к лирическому герою и течёт в его собственном маленьком мире: герой существует внутри времени. Однако потом поэт начинает от него освобождаться, чтобы, наконец, преодолеть его линейное течение и получить возможность самому выбирать себе эпоху, с которой можно жить и говорить. Рубежом здесь можно считать 1913 год, когда в мандельштамовской поэзии появляются “чудак Евгений”, “кряжистый Лютер”, “рассудительнейший Бах”, когда, говоря словами из стихотворения «Адмиралтейство» (к слову, написанного в том же 1913 году), “разорваны трёх измерений узы // И открываются всемирные моря”. Теперь время подчинено только авторской мысли, которую Аверинцев назвал “способной играть с большими временными глыбами и словно поражённой недугом дальнозоркости”. Поэт начинает ощущать ход времени, причём ощущение это оказывается визуальным или слуховым:Я слышу Августа и на краю землиДержавным яблоком катящиеся годы.(«С весёлым ржанием пасутся табуны...»)Как тяжёлые бочки, спокойные катятся дни...(«Золотистого мёда струя...»)При этом время сопряжено с какой-то трудностью, тяжестью: дни — “тяжёлые бочки”, в день равноденствия “с утра покой и трудные длинноты”; в более позднем стихотворении «Сестры тяжесть и нежность...» герой говорит: “У меня остаётся одна забота на свете: // Золотая забота, как времени бремя избыть”.С чем связана такая метаморфоза? На мой взгляд, ключевую роль здесь сыграло понятие вечности. Слово это появляется уже в 1909 году (“На стёкла вечности уже легло // Моё дыхание, моё тепло”), однако “прорыв” к ней, встреча лицом к лицу совершается чуть позже, в 1911-м, в стихотворении «Сегодня дурной день»/)